К 155-летию А. П. Чехова - лекция о. Александра Шмемана "Русское духовенство у Чехова". Прочитана в 1970-х гг. в Сан-Франциско
О чем бы мы, русские, ни говорили и ни думали за последние пять с лишком десятилетий, а нам, однако, приходится и думать, и говорить о многом - о житейском и о возвышенном, и все же, о чем бы мы ни говорили и ни думали, мне кажется, всем нам ясно, что фоном этих и разговоров, и размышлений является русская трагедия, тот страшный обрыв русской истории, который совершился шесть десятилетий тому назад, и тот ад, в котором с тех пор живет Россия и русский народ. И потому, что этот фон не устранился, мы не можем жить, рассуждать, как если бы этого не было, мы не можем из этого вдруг выключиться, чем-то другим заняться, хотя, увы, очень часто, может быть, и выключаемся.
Именно потому, что это так, потому, что за этим стоит наша судьба, которую мы избежать не можем, уже все эти десятилетия идет страстный и напряженный спор о России. Он идет, шел всегда, нарастал всегда и в эмиграции, теперь его надо уже обозначать числами: первый, второй, третий. Этот спор идет, конечно и прежде всего, и там - спор не только о путях России, о способах ее освобождения или о том, в чем она больше всего нуждается, но за этим спором неизбежно идет на глубине спор и о самом образе России, об ее сущности.
И вы знаете, и не стоит этого доказывать, что этот спор есть именно спор, что образ России из-за той катастрофы, которая ее постигла, и из-за того ужасного опыта, который стал навсегда ее опытом, двоится или, можно сказать лучше, множится, что появилось, так сказать, в плане платоновских идей, много Россий. И очень часто те же русские люди разделены, отделены один от другого в этом образе России.
Я с детства рос в эмиграции, столько слышал, столько было показано мне образов России, столько было употреблено символов и образных выражений, которые стали почти что клише! Сколько я слышал о Святой Руси, сколько было в этих разговорах часто триумфализма, сколько было поверхностностей, иногда озлобления, ожесточения! И вот поэтому мне кажется, что один из насущных духовных подвигов, задач нашего времени состоит в посильной попытке хотя бы для себя, но честно, без нажатия педали, без демагогии, без риторики, этот образ России как-то прояснить и выяснить.
Протопресвитер Александр Шмеман. Фото: aquaviva.ru
Вернемся мы или не вернемся, но ту кровную связь, которая существует, не столько, может быть даже кровную, а духовную связь между нами и русской культурой, этой русской сущностью, мы не можем просто в какой-то момент устало отбросить, сказать: нас замучило все это, довольно. Надо этот образ, повторяю, хотя бы для себя прояснить. И то, что я хочу сказать вам сегодня, есть результат почти интимной попытки что-то выяснить для самого себя, не в порядке какой-то проповеди, декларации, еще одной программы, а скорей именно как попытки собрать то, что останется, остается, вдохновляет, живет и должно жить всегда и всюду. Может быть, нехорошо, что я говорю в личном плане, но я думаю, что это как раз исключает момент [возникновения] какой-то еще одной программы, манифеста, проповеди.
Фокусом, который всегда оставался центральным во всех размышлениях о России, всегда была русская культура, и в первую очередь, конечно, то таинственное дерево русской культуры, которое французский поэт Поль Валери называл «седьмым чудом света». Говорить о ее загадке, ее величии, о том, почему и как она выросла на нашей земле, сейчас не входит в мою задачу, но она всегда была, и про нее всегда говорилось ее друзьями и ее врагами, и, я думаю, совершенно справедливо, что на глубине основное вдохновение этой культуры, особенно литературы, было христианским.
Лично я готов исповедовать, что есть две несомненные ценности, хотя и совершенно разного порядка, одна к другой несводимые, по всей вероятности несоизмеримые, а именно что, когда мы говорим уже об абсолютной ценности России, мы можем только говорить либо о русских святых (не вообще о какой-то Святой Руси, ибо такой отдельной от святых, какой-то [абстрактной] святой Руси не существует), либо же тогда уже о том совсем особом мире, особом своей совестью, своей какой-то духовной проницательностью, который мы находим в русской литературе.
Но сегодня я не хотел бы говорить общими фразами, а хочу остановиться на одной, с виду маленькой, теме и на одном писателе, который как раз обычно в эту великую стаю не попадает, на одном писателе и на одной у этого писателя теме. Итак, тема моей лекции: Чехов и у Чехова православное духовенство. И мой первый вопрос: почему Чехов? И почему у Чехова духовенство? Почему такая клерикализация темы?
Мне кажется, что наряду со всеми необходимыми, справедливыми разговорами и гимнами таким людям, как Достоевский, Гоголь, со всеми их мистическими, пророческими взлетами, мы не должны забыть голос, который звучит совсем в другом регистре, как будто совсем вне этой пророческой, взрывчатой великой русской литературы, которая, когда она доходит до западного читателя, очень часто [приводит] к легкому сумасшествию у западного человека (им это очень противопоказано), как говорят - «Толстоевский» у немцев, например. Но Чехов, наоборот, безопасен.
Комментариев нет:
Отправить комментарий